Мне только однажды посчастливилось быть автором "Нового мира" при Твардовском. Году, кажется, в шестьдесят седьмом или восьмом там был напечатан мой очерк или, вернее, рассказ, стилизованный под очерк, озаглавленный "В селе Благодатном". Этот жанр - беллетризованного физиологического очерка, традиционный для русской литературы, в ту пору переживал свое возрождение. Забытый со времен Глеба Успенского, он вновь вошел в употребление в шестидесятые годы и оказался весьма удобен в условиях жесткой и жестокой цензуры: как ни странно, в очерке иногда удавалось сказать больше, чем в художественном произведении. Трудно объяснить, почему так случалось. Если автор был хотя бы мало-мальски критически настроен по отношению к существовавшим порядкам, бдительные цензоры (а за их спинами соответствующее управление КГБ) видели, вероятно, в его рассказах или повестях опасное разрушительное обобщение, тогда как скромный очерк на широкие обобщения не претендовал, и к нему могла быть приложена приемлемая для цензуры формула "встречаются у нас еще порой кое где…" Скорее всего это была такая игра: все, включая цензоров, как бы "договаривались" считать обобщающий вымысел автора очерка неким частным документальным повествованием, что и определяло более снисходительное отношение к нему. Впрочем, любая толерантность властей – хоть к сюжетному художественному вымыслу, хоть к очерковой прозе - имела свои границы, переступать которые что автору, что редактору было опасно: могли последовать и административные репрессии, и даже уголовное преследование. (Как это в конце концов и произошло и с "командой" Твардовского, и с некоторыми его авторами.)
В те времена, при отсутствии какой бы то ни было политической оппозиции, "Новый мир", его редакция, авторы и симпатизирующие ему читатели понимали себя оппозиционным сообществом или даже некоей культурно-критической партией. Понятно, что и "Один день Ивана Денисовича" и другие опубликованные тогда произведения А. И. Солженицына не могли появиться нигде, кроме как в "Новом мире". С другой стороны, сам факт какой бы то ни было публикации в "Новом мире" означал, что автор принадлежит к той же партии, что и Солженицын с Твардовским. Теперь уж трудно вспомнить наверняка, но возможно, эти соображения и подтолкнули меня принести свой очерк именно сюда (да и вряд ли где еще его опубликовали бы). Полагаю, что в ту пору для меня важным было и то, что членом редколлегии, курировавшим отдел публицистики, был великий мастер беллетризованного очерка Ефим Дорош. Его очерки об обыденной жизни людей в некоем обобщенном Райгороде были исполнены искренней любви и печали. До простой и великой истины, что нужно "жить не по лжи", тогда еще мало кто дорос (солженицынский лозунг прозвучал несколько позже), и мерой литературной правды было представление об искренности, впрочем, впервые сформулированное в оттепельную пору также на страницах "Нового мира".
Очерк, который я принес в редакцию, первоначально был озаглавлен пушкинской строкой: "Зима. Что делать нам в деревне?.." Но когда я пришел читать уже набранный текст ("гранки"), то увидел, что редакция сменила заголовок. "В наше время заголовок не может содержать слово зима: цензор воспримет это как определение политической ситуации ",- объяснила мне милейшая женщина (имя-отчество запамятовал, прошу извинить) по фамилии Лерер, бывшая тогда заведующей отделом публицистики и очерка. Я был счастлив уже самим фактом, что мой текст приняли в «Новом мире», и спорить не стал.
Очерк был опубликован, я получил его отдельный оттиск – в нескольких экземплярах, - причем каждый был аккуратно заделан в голубую новомировскую обложку, - такой своеобразный партийный билет размером А-4. Один экземпляр до сих пор где-то лежит среди не разобранных бумаг тех лет… И я до сих пор считаю себя членом партии, в которую тогда входили А.Твардовский, А.Солженицын. Е.Дорош и многие другие. Эта партия и сегодня, слава Богу, жива, и вы, конечно же, сможете назвать многих, кто в нее входит…
В следующий раз я был автором "Нового мира" через двадцать с лишним лет. Но это уже совсем другая история.