Мы живем в неназванной цивилизации. Теряемся среди неназванных фактов. Но публицистика - как раз и есть попытка дать имя сущему. Прислушаться к интегрированной воле миллионов в истории (или к воле Божьей, что, может быть, одно и то же) и по-своему пересказать услышанное. Назвать. И всякий раз надеемся, вдруг удастся сдвинуть, помочь, повлиять.
Убежден, задача писателя, пишущего о политике, не в том, чтобы претендовать на место в общественном движении или во властных структурах, а в том, чтобы дать формулу общественному языку. Назвать происходящее. Может, хоть так публицист оказывает влияние: кто угадает название, тот и покажет выход из кризиса? Дано ли будет людям воспользоваться найденным именем - другой вопрос. Но смысл истории мы постигаем только тогда, когда выражаем его в словесных формулах, называем, даем имя. А это, как и всякая творческая работа со словом, - штучное производство.
В течение многих лет работая в политической публицистике, я хорошо прочувствовал поэтическую метафору: "как единственный глаз (или глас?) у идущего к слепым человека". И вроде бы вещи, которые я называл, были для всех очевидны. Еще в конце семидесятых я пытался показать, что так называемый "развитой социализм" есть на самом деле грандиозный, всеобъемлющий "черный рынок", где все продается и покупается - от земельного участка до министерского портфеля, - и главное... что в этом нет ничего плохого. Напротив, прекрасно! Вот о чем я говорил. Здравый смысл народа, общества творит свою живую реальность и таким способом отвергает, опровергает мертвенную коммунистическую доктрину.
Но и без меня, кто же этого не знал! "Ты - мне, я - тебе", "пустые магазины - полные холодильники", "не украдешь не проживешь", - истины, которые давно уже прочно вошла в сознание советского общества и напрочь вытеснили коммунистические лозунги (двадцать, тридцать лет назад?) Коммунистическая идеология определяла лишь ритуал внешнего поведения. В обыденной жизни люди руководствовались здравым смыслом и практическим опытом. Совокупность практического опыта выражалась в общественном мнении. Вот что важно: в обществе, сознание которого, казалось, напрочь задавлено репрессиями, никогда не прекращалась работа общественного мнения. И мнение это работало против идеологии коммунистов. Понятно, что оно не могло быть выражено в публичном слове, но прекрасно выражалось в ежедневном поведении советского человека. И развитие многообразных отношений теневого рынка (от простейшего, из-под прилавка, до хитроумного "бюрократического рынка"), и расширение сферы теневой собственности (от клочка приусадебной земли до корпоративного владения целыми отраслями экономики) - все это означало не столько криминализацию массового сознания, сколько здравое отрицание преступного по сути своей запрета на частную собственность и частную инициативу.
История предъявила нам парадокс, по своей красоте сравнимый с шахматным этюдом. Оказалось, что любая политическая власть, которая пытается запретить частную собственность и рыночные отношения, сама становится со временем искаженной формой собственности и предметом купли-продажи. Неизбежно! Похоже, таков основной закон исторической гармонии.
Увы, у меня в те поры не оказалось единомышленников. Мало кто мог вместить, что общество, вроде бы насмерть задавленное коммунистической доктриной, продолжает жить по законам здравого смысла, по законам рыночных отношений и что саму коммунистическую систему можно и должно описывать и понимать как специфический рынок... Да что там единомышленники! Даже оппонентов - и то не было. Ни поспорить, ни просто поговорить не с кем было. То есть собеседники были, но в лучшем случае они готовы были обсуждать частности. И даже не страх перед КГБ мешал. Советские ( да и западные!) люди привыкли понимать, что пути современной российской истории целиком определяются всесильной коммунистической доктриной, коммунистическим аппаратом. Это никому не нравилось, но никто в семидесятых не смел усомниться во всесилии коммунистов! Ни здесь, ни на Западе. В Америке без моего ведома (я тогда сидел в лагере) вышел перевод книги "Технология черного рынка или крестьянское искусство голодать". Американское издание озаглавили как "Советские крестьяне". Кой черт! Уж правильнее было бы - антисоветские. Книгу-то я написал о содержании исторического процесса. О технологии власти. Я доказывал, что субъектом российской истории ХХ века был здравый смысл общества, опровергавший коммунистическую доктрину... Нет, не то что рассуждать в круге предложенных понятий, - никто слушать даже не хотел. Никто не хотел разделить моего изумления деловой предприимчивостью народа, моего восхищения его здравым смыслом, который дал ему силы и возможность выжить. Мои тексты читались лишь как еще одно обличение коммунистов.
И всё-таки если не единомышленники, то крутые оппоненты нашлись. Мое одиночество кончилось утром 19 марта 1985 года. Через несколько дней после прихода Горбачева к власти. За антисоветскую агитацию и пропаганду меня арестовали. Я перестал быть одиноким публицистом. То есть я одновременно перестал быть и публицистом, и одиноким. У меня не появилось единомышленников, но я на время перестал об этом думать. По выходе из лагеря я должен был взять на себя новые и, в значительной степени, не свойственные мне социальные роли: я стал "бывшим политзаключенным", "диссидентом-правозащитником", я написал лагерную повесть, пытаясь понять собственный зэковский опыт, - и кто-то назвал меня "борцом с коммунистическим режимом". Нынешнюю статью я пишу, чтобы сказать наконец, что при всей высокой чести быть правозащитником, диссидентом и борцом, я ни то, ни другое, ни третье, но по-прежнему всего лишь публицист-одиночка. Это не жалоба на судьбу. Это констатация социальной роли и профессионального долга.
И всё-таки очень хочется, чтобы тебя услышали и поняли. Надежда, что тебя услышат, не умирает даже в самое глухое время. В чусовском лагере, где из репродуктора на столбе на всю зону транслировался доклад Горбачева, предвещавший новые времена (кажется, это был доклад на съезде партии), зэки, все политики и публицисты, с наивной гордостью сообщали друг другу: "Ты слышал о крестьянах (или о промышленности, или о культуре) - это ему из моего "дела" цитат нахватали гэбешники. У меня точно так же сказано." Признаюсь, мне тоже слышались цитаты. Но нет, прошли еще годы, прежде чем словесные формулы рыночной теневой реальности начали хоть как-то восприниматься общественным сознанием. Лишь в последние два года в печати стали появляться статьи, авторы которых толкуют о социализме в беспристрастных терминах рыночной экономики. (Наиболее талантливый из молодых публицистов, пишущих на эту тему, Виталий Найшуль формулирует с завидной афористичностью: "Так называемая общенародная собственность есть такой же предмет купли-продажи, как картошка, выращенная на приусадебном участке, или как звание академика...")
Более того, уже в самое последнее время (лед тронулся!) идеи такого рода обретаются даже и в программных статьях популярных политиков, лидеров политических партий... И вот как раз по мере того, как представление о теневой собственности и о рыночной сути социалистической системы перекочевывает из статей публицистов-одиночек в тексты политических деклараций, меня всё больше и больше охватывает ощущение, что я стал свидетелем или даже участником какого-то грандиозного обмана.
Дело вот в чем. При коммунистах в отношения теневого рынка были вовлечены буквально все слои советского общества. И это очень важно, что все слои, - точно так же, как в Америке, Франции, Германии и т.д. все слои общества (впрочем, с разной степенью финансового успеха) вовлечены в систему рыночных отношений. Однако наши политические публицисты, увидев наконец, что социализм это большой черный рынок, сосредоточили свое внимание лишь на одной стороне явления - на "бюрократическом рынке" и, соответственно, на правящем аппарате, который теперь определяется совершенно бессодержательным, но эффектным словечком "номенклатура". По их мнению, именно "злая номенклатура" и определяла (исключительно в своих "классовых" интересах) пути развития российского общества и в конце концов захватила всю собственность и "заела век" простого человека (одна дама - публицист-экономист говорит даже о криминальной номенклатуре, противопоставляя её народу).
Не правда ли, знакомые марксистские мотивы? Номенклатуризаторы современной истории предлагают целый букет привычных понятий, но с новой семантической окраской: собственность, приватизация, эксплуатация, революция, капитализм и даже демократия - всё это у нас в стране "номенклатурное". Даже учебники марксизма-ленинизма переписывать не надо - достаточно заменить "буржуазное" новым словечком.
Вроде следовало бы радоваться: наконец-то получил широкое признание исторический факт, что рынок и собственность не умирали никогда и что сегодня мы живем в социальной реальности, созданной тем теневым рынком, теми теневыми отношениями собственности... Но куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Марксистские мозги работают привычно: где собственность, где рынок, там и классовый антагонизм. Там и эксплуатация. Там и революция. На колу мочало... Увы, как ни дико понимать это, но социалистическая тоска по "справедливому" распределению остается доминантой российской политической публицистики даже при анализе внелегальных, теневых отношений.
Представление о характере исторического процесса есть фундаментальная основа любой политической идеологии. Называя явление, выражая его суть в словесных формулах, публицист волей-неволей подсказывает политикам стратегические решения. Вот недавний пример: предложенная в публицистике и получившая широкое хождение формула "зрелого социализма" как административно-командной системы с ничейной собственностью подтолкнула мысль о ваучерной приватизации. Теперь о той формуле вспоминают редко, но дело сделано. А нынешние номенклатуризаторы истории какое политическое будущее предполагают России?
Лидер российских либералов Е.Гайдар быстро и, к сожалению, весьма некритично усвоил всю палитру номенклатуризаторских терминов. В одной из последних программных статей он заявил, что крах коммунистической системы объясняется необходимостью "легализовать спонтанно сложившиеся внутри системы отношения собственности, построить (или вывести из тени на поверхность) здание номенклатурно-бюрократического государственного капитализма." Хорошо начал, да плохо кончил. Мысль о том, что движение теневой собственности и есть содержание исторического процесса в России - плодотворна и конструктивна. Но ложно и, в плане политическом, весьма опасно представление о том, что процесс этот захватывает лишь тех, кто населяет "здание номенклатурно-бюрократического капитализма". Внедрять эту мысль в общественное сознание - значит вести дело к новой социалистической революции.
Публицистическая формула - дело ответственное. Слишком часто в кровавой истории нашего века вначале было слово. И в этот раз социалистическая фразеология оказывается сильнее либеральных намерений. Е.Гайдар полагает, что выбор России таков: или открытая рыночная экономика "западного типа", или номенклатурный капитализм. Но сама логика построений, предложенных нашими номенклатуризаторами, выводит общество к решениям совершенно иным. А именно, к неокоммунистическим идеям нового насильственного перераспределения собственности, к слому того самого "номенклатурно-бюрократического" здания. Кажется, другой публицист - номенклатуризатор - Лариса Пияшева куда более последовательна и убедительна в своих картинах будущего: "Кто-то наивно думает, что безнаказанность и беззаконие может длиться вечно. Что "уже вечер", капитализм построили и все переделы собственности закончены. Что главный приватизатор уже получил свое повышение, а все остальные - свои доли и пора мирно разойтись по своим кухням обсуждать, кому достались вершки, а кому корешки в этом историческом переделе.
На кухнях быстро выяснится, что тем, кого принято называть народ (хотя наши теоретики возразят мне, что это категория абстрактная, к реальной действительности дела не имеющая, и что чиновники - это тоже народ), в этом переделе достались одни сплошные вершки, на которые ни денег не заработаешь, ни четырехэтажного коттеджа не построишь. И хотя коттеджи обнесут колючей проволокой и ток по ней пропустят (чтобы посторонние глазки не шарили где не положено) народ свое слово обязательно скажет".
Е.Гайдар, Л.Пияшева... Ю.Буртин с Г.Водолазовым, немало потрудившиеся над номенклатуризацией современного публицистического языка. Имена вспомнить стоит... но дело, понятно, не в именах. Дело в трагической невосприимчивости российского общества к либеральным идеям вообще и к центральной идее классического либерализма в частности: "Война прекращается, когда существующие отношения получают признание как нечто стоящее сохранения." (Л.фон Мизес. Социализм. М.,1994, стр.33.)
Революционные настроения в обществе порождаются не социальным положением тех или иных его слоев и групп, а идеологией классового антагонизма. Война за предел собственности - похоже, остается бесконечной заботой нашей политической интеллигенции.
Вот неожиданное и печальное последствие признания факта теневой реальности при социализме: российская политическая интеллигенция, не желая признать сложившиеся отношения, резко противопоставляя народу (обществу) номенклатуру как класс "новых эксплуататоров", кует крепкое идеологическое оружие для завтрашних радикальных политиков. Трудно предположить, что сами интеллигенты вольются в ряды радикальных популистов. Скорее всего, в очередной раз они создают такое идеологическое оружие, которое в конце концов превратится в огнестрельное и в первую очередь против интеллигенции и будет направлено.
Иногда кажется, что сама мысль о том, что субъектом исторического процесса является интегрированный здравый смысл общества (а не классовая диалектика) потому никак не укоренится в российском общественном сознании, что делает бессмысленным поиск ответа на столь любимый русской публицистикой ("проклятый") вопрос "кто виноват?" Какое-то нравственное разочарование постоянно присутствует сегодня в публицистических текстах. Нынешние богатые, то есть те, кто оказался более удачливым предпринимателем теневого рынка и теперь выходят (или делают попытки выйти) в сферу рынка открытого, легального, вызывают резкое (и часто вполне понятное в плане личном: далеко не ангелы) нравственное неприятие. Словно мечталось русской политической интеллигенции в порыве демократического воодушевления, что в процессе приватизации, скажем, во главе обувной промышленности окажется нищий, но честный сапожник и что некто добрый и великодушный скажет ему: "Владей, будь собственником и капиталистом".
Когда же наши публицисты пытаются дать нравственные оценки такому историческому явлению как коррупция правящего коммунистического аппарата, то и вовсе получается полная путаница. Ю.Буртин, например, пишет: "Одновременно с фактической деидеологизацией аппарата полным ходом шло его моральное разложение, коррупция быстро становилась нормой." Экономический смысл коррупции мне ясен: взятка есть ни что иное, как экономический регулятор цены товара или услуги, по тем или иным причинам уведенных из сферы открытых рыночных отношений в сферу отношений теневых, внелегальных, в сферу черного рынка; в известном смысле, взятка - спутница запрета и дефицита (в самом широком значении этих слов). Но когда речь идет о моральном разложении, значит ли это, что Жданов был морально более привлекателен, чем партийные чиновники, проходившие по узбекскому, краснодарскому или любому иному делу?
Абсолютно бессмысленное занятие - давать нравственную оценку давно (десятилетия) идущему процессу теневой приватизации. Процесс этот начался не по взмаху политических дирижеров и не закончится, даже если будут реализованы безумные советы "пропустить его результаты через прокуратуру". (А саму прокуратуру через что пропустить?)
Нынешняя корпорация аппаратчиков - действительно самый крупный распорядитель теневой собственности. Но корпорация - не безликая масса. (И давно уже не "номенклатура".) Она состоит из отдельных заинтересованных лиц. У каждого - свое дело. У каждого в распоряжении - свой кусок собственности. И каждый рад бы распоряжаться этим куском самостоятельно и независимо... Корпорация потому только держится сплоченно, что антирыночные законы, до сих пор действующие в стране, не дают возможности каждому по отдельности вывести собственность из тени к свету открытых рыночных отношений. Здесь заколдованный круг: распорядитель теневой собственности оказывается заинтересован крепить единство корпорации, которая держит его за горло и мешает стать легальным собственником. (Например, председатель колхоза (теперь ТОО, АО и т. д.) только потому будет до последнего хрипа защищать колхозную систему, что у него нет никакой реальной возможности от этой системы отколоться, стать независимым собственником. Так он защищен, спасибо, - и кредиты дают, и горючее, и технику подбрасывают. А восстань - и останешься без всего, а там и вовсе уничтожат. Он восставать не будет, он лучше будет воровать сам и даст возможность воровать крестьянам - и все будут сносно жить. И проголосуют за коммунистов и против права покупать землю, которое одно только и способно сделать их самостоятельными и ответственными хозяевами и дать возможность жить не воруя.)
Противоречие между каждым распорядителем теневой собственности в отдельности и корпорацией распорядителей в целом - и есть основное содержание нынешнего политического момента. И для того, чтобы момент этот не затянулся на десятилетия, должны быть проявлены и интеллектуальное мужество публицистов, и политическая воля практикующих политиков.
Необходимо легализовать сложившиеся теневые отношения собственности, ввести реальных собственников в права цивилизованного частного владения, отколоть их от аппаратной корпорации, защитить законом, сделать полноправными членами общества, возложив при этом на них все те обязанности (в первую очередь, налоговые), неукоснительного соблюдения которых требует от граждан современная цивилизация.
Речь не о "легализации мафии", но о юридическом праве для тех, кто обрел теневое владение "по должности", по праву обычая или ранее купил его за деньги.
Можно было бы сказать, что такова формула создания в России сильного среднего класса, с которым в современной западной цивилизации прочно связано представление о предпринимательской этике. Впрочем, он и сейчас существует, но будучи владельцем теневой собственности, этот социальный слой формируется как теневой средний класс.
Нынешнее антирыночное законодательство продолжает держать нормальные, здравые рыночные отношения в сфере криминального. Не имея совершенно никакой правовой защиты, нынешний собственник не по доброй воле, но по необходимости - иначе просто физически не выжить - вынужден искать "крышу" или в мафиозной корпорации аппаратчиков, или у криминальных авторитетов.
Словом, сегодня всякая широкая программа социального перемещения предпринимателя из теневой реальности времен коммунистической власти к свету открытых рыночных отношений стала бы одновременно программой нравственного преображения общества в целом.
Сегодня за какую общественную проблему ни взяться, корни её надо искать в теневой реальности прошлых лет. Обратимся к проблеме преступности. Разве не очевидно, что её нынешний размах есть прямой результат размытости границ между сферой криминального и законного - наследство тех недавних времен, когда само понятие закона было далеко не однозначно ("законно" - с точки зрения здравого смысла? обычая? естественного права? коммунистических законов?) В условиях бурно проходящего процесса изменения форм собственности, прав собственности, процесса передела самой материальной собственности уголовный беспредел есть прежде всего результат правовой необеспеченности этого процесса. Теневая реальность, бывшая благом при запретительных уложениях коммунистов, становится серьезной угрозой демократии в России. Нынешняя уголовная сила, нынешняя система криминальных связей настолько тесно переплетена с системой легальных, законных связей (экономических, общественных и т.д. - вплоть до связей с правоохранительными органами), что никакие прямые меры борьбы с преступностью не дадут эффекта, если не будут подкреплены системой таких законодательных актов, которые провели бы четкую грань между сферой законного и незаконного.
Сфера теневого владения собственностью, в которой находится значительная часть ( половина? больше половины?) материальных богатств страны - исторический факт (а не только юридический казус). В отношения по поводу теневой собственности вовлечена значительная часть (половина? больше?) населения страны, - и это исторический факт. Отрицать эти факты, задерживать их законодательное оформление - значит искусственно питать и поддерживать среду для уголовщины. Более того, отсутствие четкой правовой основы для частной собственности выталкивает все новых и новых собственников в сферу криминального. Политики, которые предлагают силой отнять эти богатства и передать их в управление... кому? все той же мафии чиновников?.. направляют движение общества по заколдованному кругу: опять теневые отношения, теневой рынок...
Есть только один способ "отделить овнов от козлищ": пропустить и тех, и других через сито либеральных законодательных актов. То есть предельно либерализовать права собственности. Есть только один способ вывести Россию из мертвого круга, в котором держат её социалистические предрассудки: сделать права частной собственности воистину священными. И предельно ужесточить (и тут уж вплоть до столыпинских судов!) преследование тех, кто их нарушает.
Снова уместно вспомнить классика либерализма: "Тот факт, что нечто ныне являющееся правом, было изначально несправедливостью или, точнее говоря, было вне сферы права, не свидетельствует об ущербности правового порядка." (Л.фон Мизес. Там же, стр.36.) Похоже, из нынешнего тупика российское общество может выйти только опираясь на два основных принципа: либерализм и жесткий законный порядок. Трагедия же России заключается в том, что в нынешней политической жизни, в нынешних политических играх принципы эти решительно противопоставлены один другому. И какой бы из них - бессильный либерализм или жестокий антирыночный порядок - не одержал верх над другим, проиграет российская демократия. Мы все проиграем.
Что есть политическое время, отпущенное тому или иному деятелю или партии? Оно сокращается или вовсе истекает вне зависимости от того достигнуты или нет объявленные цели (о закате эпохи Ельцина стали говорить как раз тогда, когда появились первые надежды на экономическую стабилизацию).
Видимо, политическое время есть время доверия - не к делам, которым только еще предстоит осуществиться, но к формулам, при помощи которых политик предъявляет обществу свою программу. Однобокое или вовсе ложное представление о той реальности, которая предшествовала началу реформ, мешает современным политикам выработать такие политические формулы, которые вызывали бы прочное доверие общества. Но без общественного доверия невозможен политический успех и тех, кто хотел бы предъявить обществу идеи "новой демократии".
Давайте же изучать историю воплощения и краха коммунистической доктрины в России как историю специфических, но всепроникающих рыночных отношений, как историю искаженных, но всеобъемлющих форм собственности. Давайте помнить, что эту историю творил здравый смысл народа вопреки всем запретам и репрессиям. И если мы в этом преуспеем, если мы предъявим обществу всё многообразие давно уже существующего в стране теневого рынка и теневой собственности, если покажем вовлеченность в систему теневых отношений различных общественных слоев (и "элит", и "народа"), если сумеем доказать, что задача политика сегодня заключается лишь в том, чтобы дать законодательное оформление и административную защиту тем мощным глубинным процессам, которые и опрокинули коммунистическую доктрину - возможно мы окажем практическую услугу политикам, взыскующим формулы, которые можно было бы положить в основу программы "демократической альтернативы". В основу созидательной программы - программы долгого социального мира в России.
В одном почтенном собрании, выступая перед двумя десятками крупных бизнесменов, я как-то позволил себе заметить, что политические симпатии мафии будут определять будущее страны. А возможно и политическое будущее человечества. Бизнесмены активно возражали: у мафии нет политического интереса, они до этого не поднимаются. И лишь когда собрание закончилось, один из присутствовавших, видный банкир, сказал тихо, как бы по-товарищески: "Здесь вы ничего другого не услышите: больше половины из них сами связаны с мафией." "И вы?" - спросил я его. Он со смехом похлопал меня по плечу, но прямо не ответил: "Деньги, которые даешь чиновнику в виде взятки "с черного хода", - сказал он, - можно вернуть только с противоположной стороны, через парадный подъезд, где положены ковровые дорожки. И самый верный способ здесь - инвестировать в политику."
Власть - товар привлекательный. Мы живем в эпоху, когда коррупция, отношения черного рынка и теневые экономические связи становятся самым существенным фактором не только экономики, но и политики, и всех сфер общественной жизни. "Конец истории" (то есть "окончательная" победа принципов либерализма - конец истории войн, тотального политического насилия и идеологической нетерпимости), о котором еще несколько лет назад столько говорилось в счастливом опьянении от победы над коммунизмом, сегодня кажется недостижим в принципе. История продолжается. Принципы либерализма подвергаются новым и новым испытаниям. Сегодня самые темные, напрямую криминальные силы общества ищут (и находят) способы подчинить политический механизм своему влиянию и своим интересам. Социальную демагогию они оставляют профессиональным политикам и публицистам. Сами они признают только один инструмент - деньги. Он хорошо работает. И это не есть опровержение идей либерализма - это их новое парадоксальное подтверждение, еще одна оборотная сторона развития отношений рынка и частной собственности. Воспрепятствовать этому не могут и не смогут впредь ни запретительные меры, ни нравственные кампании. Речь должна идти не о моральном вегетарианстве бизнесменов, а о глубоком пересмотре всей концепции современной истории и цивилизации. Но такая работа меньше всего нужна самим мафиози. И уж они-то скорее будут поддерживать (основательно, деньгами) и вегетарианство, и общественные кампании по борьбе с коррупцией и даже строгие запретительные законы - всех и всяких любителей ломать комедию, создавать видимость проникновения в суть проблемы.
«Литературная газета» от 1 февраля 1995 г.