Каждый город в мире имеет свой неповторимый облик. И только руины городов все одинаковы. Из недавней поездки в Германию я привез страшный снимок 1945 года: руины Кельна. На фотографии, сделанной с самолета и охватывающей огромное пространство, сколько не вглядывайся - ни одного уцелевшего здания. Сплошное каменное кладбище. И над ним, как знак последнего отчаяния, тянется к небу черная громада чудом уцелевшего кафедрального собора.
По самой свежей памяти это точно похоже на руины Грозного. Только здесь вместо собора над разрушенным городом еще недавно возвышался уродливый остов административного здания, так называемого, “президентского дворца”. Теперь, кажется, и он взорван до основания...
На ком лежит ответственность за разрушение Кельна? Судя по характеру разрушений, англичане и американцы в свое время применили там (как и во многих других случаях) “ковровое бомбометание”. Никто не разбирал, где военные объекты, а где больницы, школы, жилые дома, где мирное население. Впрочем, и само понятие мирное население на той войне теряло смысл. По крайней мере смысл этот старательно стирали сами нацисты. Помните хроникальные кадры, запечатлевшие “доктора” Геббельса на трибуне берлинского дворца спорта, до краев заполненного мирным населением: “Хотите ли вы тотальной войны?” - вопит оголтелый оратор. “ДА!!!” - восторженно ревет толпа. Идет 1943 год. Немецкая армия потерпела сорушительное поражение под Сталинградом. Бомбардировщики союзников утюжат немецкие города. Война вот-вот покатится вспять, в сторону Германии. Однако у нацистов и мысли не возникает вывести мирное население из-под удара. Напротив, они готовы втянуть в военную мясорубку весь народ, - - и детей, и женщин, и стариков, всех без исключения...
Они выбрали тотальную войну... Кто сегодня возьмется определять меру ответственности русских, американских, английских летчиков за разрушение немецких городов и гибель мирного населения? Но мера ответственности нацистов, подтолкнувших народ к тотальной войне, - очевидна всем. И мера ответственности самого немецкого народа - тоже очевидна и им давно осознана.
Впрочем, осознание ответственности всегда приходит лишь после войны и никогда не предшествует ее началу.
Кельн давно восстановлен. Вернемся к руинам Грозного.
Самые жестокие и разрушительные войны начинаются вовсе не с первым выстрелом. Войны, как и революции. начинаются с идеи применения силы, с публичного заявления о готовности силой менять устоявшийся порядок вещей. Войны начинаются с военного лозунга. И еще войны начинаются с представления о слабости противника, что дает надежду на успешное применение силы.
Начало чеченской войны было предопределено не в момент ввода федеральных войск в декабре 1994 года. Но в момент их окончательного вывода с чеченской территории за два года до того. Война началась с упоительной для лидеров “чеченской революции” мысли о слабости центральной власти в России. Война началась с призывов Дудаева “сплотиться перед лицом возможной экспансии России”, с заявлений о том, что “с нынешним руководством России разговаривать на языке закона и права нельзя” и что “единственный аргумент, с которым можно заставить (курсив мой - Л.Т.) его считаться, - сила и решимость народов в борьбе за свою независимость”.
Понятно, что все апелляции чеченского лидера к закону и праву были чистым лукавством. Вовсе не правовыми нормами, а революционным произволом определялась политика дудаевцев... Но всякий произвол требует какой-то силовой поддержки. Дудаев же лукавил не только тогда, когда ссылался на закон и право, но и тогда когда говорил о решимости силой навязать российским властям свою политическую волю. Не было у него такой силы. По крайней мере не было у него такой военной силы. Мы, конечно, помним, как эффектно выглядели отряды дудаевцев, проходя в парадом строю по главной площади Грозного за несколько месяцев до начала боевых действий. Мы прекрасно знаем, какую высокую профессиональную выучку проявили формирования сепаратистов, когда боевые действия начались. И все-таки наивно было предполагать, что в прямом и открытом столкновении немногочисленная чеченская армия сможет долго и всерьез противостоять колоссальной мощи российской военной машины, буде последняя была бы запущена на все обороты.
Нет, не на свои войска, даже не на военную помощь извне (размеры которой так и не возымели решающего значения) надеялись лидеры сепаратистов. Все их надежды были связаны только с одним - с вовлечением в войну всего мирного населения, с тотальной (или “народной”) войной, к которой Дудаев призывал чеченцев еще и до ввода федеральных войск (“джихад”) и которая стала решающим фактором в боевых действиях после декабря 1994 года.
Дудаев не был злодеем-фанатиком. Он не предполагал погубить все население Чечни, бросив его под гусеницы федеральных танков. Он, видимо, надеялся, что в действие вступит механизм общественного мнения, что негодование общества - как в России, так и за рубежом - по поводу жертв среди мирного населения свяжет руки российским генералам и в конце концов поможет сепаратистам достигнуть своих целей. Каков может быть (или должен быть?) уровень потерь среди мирного населения, прежде чем этот механизм сработает - об этом “чеченские революционеры” вряд ли размышляли.
Среди заполнившего эфир и воплотившегося в печатном слове мощного хора голосов, горячо сочувствующих страданиям чеченского народа, лишь однажды мне попались (да и то потому, что друзья специально обратили мое внимание) холодные рассудочные строки, посвященные анализу того самого механизма тотальной (или “народной”) войны, который был изначально запущен чеченскими сепаратистами. Полагаю, не случайно, а именно по некоторой исторической соотнесенности строки эти принадлежат немецкому специалисту, отставному генералу Георгу Баутсману: “Вернемся в Чечню. Как и во многих других вооруженных конфликтах, одна из воюющих сторон использует здесь свои вооруженные силы по принципу “народной войны” и потому старается, чтобы ее военные отряды, как рыба в воде, действовали среди мирного населения там, где это население менее всего защищено... Цель такой стратегии ясна: противник, даже если это не помешает его боевым действиям, должен, как минимум, выглядеть безнравственным: ведь он воюет и против мирных граждан. Этот эффект усиливается, когда нейтральные средства массовой информации, живописуют его, используя самые сильные краски... Благодаря этому под давление общественного мнения подпадает не только противник, но и правительства других демократических государств, которые бывают таким образом вынуждены настойчиво требовать прекращения войны.
Нет сомнения, что в чеченском конфликте Дудаев для осуществления своих целей привел в действие именно этот механизм... И даже его очевидный и безграничный цинизм в отношении мирного населения не помешал большинству средств массовой информации вынести окончательный приговор той из сторон, которая поражала гражданские объекты. И никто не задавался вопросом, не были ли эти объекты подвергнуты опасности сознательно...
Когда одна из воюющих сторон сознательно и беспощадно подставляет собственное население, чтобы политически и морально сковать действия противника - это стратегический расчет, который помогает добиться победы, несмотря на военную слабость. Прочем мнимо открытая политика прессы становится при этом безотказным тактическим элементом, а мирное население боевым подразделением, которое используется до тех пор, пока существует надежда на успех “ (Журнал “Восточная Европа” N3 за 1996 стр.284-285)
Декларируя независимость Чечни, вдохновители “чеченской революции” не могли не просчитывать, как теперь говорят, “цену вопроса”. Не могли не понимать, что объявляют войну великой державе (хотя и ослабленной внутренней борьбой с коммунизмом). Ответственные политики, объявляя войну такого масштаба, могли и обязаны был просчитать ее возможные последствия. И если по каким-то причинам они сами не способны были это сделать, помочь им должны были те интеллектуальные силы России, которые впоследствии с такой эмоциональностью проявили себя в двадцатимесячной кампании за вывод российских войск из Чечни.
Вдохновители и организаторы “чеченской революции”, видимо, переоценили привлекательность революционной (“освободительной”) риторики для нынешних лидеров общественного мнения России. Исторический опыт последних поколений убедил многих, что понятия “революционер” и “бандит” - синонимы. К чести российской интеллигенции, руководители самопровозглашенного государства Ичкерия, не получили сколько-нибудь ощутимой нравственной поддержки. Даже героическое присутствие С.Ковалева в бункере у Дудаева не слишком смягчило общее неприязненное отношение к сепаратистам. Некоторые высказывались весьма решительно: “Речь вовсе не о борьбе тоталитарного титана против маленькой свободолюбивой страны. Напротив, это борьба растерянного демократического великана с мерзкой и гнусной бандой убийц. А “свободолюбивая страна” является на самом деле криминальной организацией... В Чечне, я считаю, наилучший исход - изоляция и ликвидация этой группы криминального толка, а потом проведение плебисцита” (Василий Аксенов)
Так или иначе, все действительно серьезные резоны для немедленного прекращения кровопролития в Чечне (равно как и вся эмоциональная риторика по этому поводу) были связаны прежде всего с конкретными жертвами, а не с защитой “революционного” правопорядка, установленного Дудаевым. Развязанные бездарными генералами бестолковые военные действия вызвали бурю протеста не потому, что были направлены против “свободолюбивого народа”, но потому что. с одной стороны, главный удар войны пришелся (в соответствии с дудаевским расчетом?) не по боевикам, а по мирным жителям, а с другой, под чеченские пули были подставлены плохо обученные голодные и деморализованные российские парни.
Война не только не могла решить чеченскую проблему, она мешала даже толком понять, в чем эта проблема заключается. И в этом смысле она пошла на пользу сепаратистам. Даже те из чеченцев, кто был далек от мысли участия в “тотальной войне”, не могли не чувствовать тотальной опасности, исходившей от федеральных войск.
Впрочем, война сбила с толку и некоторую часть российской интеллигенции. Представление о тотальном противостоянии культур (а иногда даже и этносов), прежде заметное лишь в коричневой части российского политического спектра, в последнее время стало овладевать и публицистами вполне демократического толка. Теперь это уже целая идеология, в соответствии с которой известная часть российской интеллигенции склонна выражать свои мысли чуть ли не в апокалиптических тонах и, как минимум, вспоминать о вандалах разоривших и разрушивших Рим. Особенно это проявилось в реакции на подписание А.Лебедем мирных документов.
“Лебедевская стабилизация есть констатация того факта, что у России нет сил и средств для исполнения наипервейшей функции государства - для усмирения мятежного региона, промышляющего грабежом сопредельных российских земель... Совокупность разбойничьих шаек, обладая, как мы в том убедились, весьма высоким деструктивным потенциалом, начисто лишена присущей государству конструктивной способности хоть к какому-то оформлению общественного бытия. Россия капитулирует даже не перед чужим государством, но перед вещью много худшей - перед хаосом, бесформенностью, перед диким полем.” (Максим Соколов “Коммерсант-Daily” 31.8.96) Далее автор извлекает из школьного багажа знаний блоковские строки о свирепом гунне, который “в карманах трупов будет шарить, жечь города и в церковь гнать табун и мясо белых братьев жарить”.
Надо полагать, что вдохновители “чеченской революции” и “народной” (тотальной) войны с восторгом читают эту современную публицистику. Будь они порасторопнее, они бы ее издали ровно таким тиражом, чтобы она попала в руки каждого чеченца. И если каждый чеченец поверит, что именно это и есть венец мысли, выработанной российской интеллектуальной элитой, - все! - цели “чеченской революции” можно считать достигнутыми. Что не доделала война, довершит слово.
Видимо, задача российской интеллигенции заключается в том, чтобы найти иные понятия для общего осмысления ситуации в Чечне. Впрочем, их и искать особенно не надо: они предъявлены всем ходом “чеченской революции”. Кому же не ясно, что идеология чеченского сепаратизма в ее нынешнем виде есть идеология революции, идеология тотальной войны. И многие считают, что эта идеология охватила чеченское общество поголовно... А может быть, не охватила, но захватила? Может быть, правильнее сказать, что чеченцы оказались заложниками этой идеологии, заложниками политиков-радикалов и идеологов сепаратизма? По некоторым подсчетам за последние двадцать месяцев было уничтожено пятнадцать процентов мирного населения Чечни. Объявляя о готовности силой менять существующий порядок вещей, объявляя войну России, чеченские политики и идеологи, приговорили этих людей. Остальные - ждут приговора? Нет, нас не могут обмануть восторженные ритуальные танцы на площадях. Нас не могут обмануть яростные “демонстрации в поддержку” и портреты Дудаева, - мы, русские, лучше чем кто бы то ни было знаем цену такого рода демонстрациям, танцам и портретам. За всеми этими чисто идеологическими мероприятиями всегда угадываются насилие и смерть...
Надо понимать, бои за Чечню, за контроль над территорией, обозначенной этим названием, шли на полях военных сражений. Но в области политической стратегии, в сфере пропаганды и идеологии борьба идет вовсе не за Чечню, не за территорию. Борьба идет за чеченцев, за каждого чеченца в отдельности. Трагический, кровавый опыт ХХ века, опыт всех без исключения идеологизированных режимов заставляет нас думать, - да нет же, дает полную уверенность! - что чеченское общество есть не “бесформенность и хаос”, и не идеологический монолит, но совокупность личностей (и уж тем более - родов, кланов, общественных групп), каждая из которых наделена элементарным здравым смыслом. Как сквозь идеологический мрак прорваться к этому здравому смыслу?
Трудно, конечно, говорить сегодня о демократических институтах в Чечне. И все-таки надо помнить, что чеченское общество есть совокупность потенциальных избирателей, каждому из которых рано или поздно предстоит взять на себя персональную ответственность за собственную судьбу. Всякое иное представление об общественных процессах в Чечне ни к какой конструктивной политике привести не может. Радикальная идеология, пренебрегающая здравым смыслом каждого человека в отдельности и оперирующая понятием “народные массы” (идет ли речь о “героическом народе” или о “новых вандалах” - все равно), есть идеология войны. Причем разрушительная сила такой идеологии неизбежно проявится в будущем - вне зависимости от того, останется ли Чечня в составе России или нет. Даже, пожалуй, в большей степени проявится и с большими потерями, в случае если Чечня (как бы в подтверждение идей и о героях, и о вандалах) все-таки выйдет из состава Российской федерации. И тогда не сложатся ли отношения России с Ичкерией по той же модели, что сегодня у США с Ираком (с той только разницей, что здесь границы общие)?
Для России, для нынешнего этапа развития российского общественного сознания “цена чеченского вопроса” - не только в том, удастся ли сохранить территориальную целостность и конституционную стабильность великой державы. Но в том, какими методами эта целостность и стабильность будут достигнуты. Выбирая метод решения чеченского вопроса, мы выбираем будущее общественное устройство России.
При этом успех российской политики в Чечне целиком и полностью зависит от того, удастся ли остановить, выключить, механизм “тотальной войны” и заменить его механизмом демократического волеизъявления (вовсе не под дулами чеченских боевиков, как предлагает З.Яндарбиев, настаивая на выборах уже в ближайший месяц-два). Думается, что нынешнее состояние российского общественного интеллекта вполне позволяет справиться с этой работой. А это именно ежедневная мирная работа. И вот если мы все окажемся неспособны с этой работой справиться, тогда и можно будет сказать о капитуляции России. Или, по крайней мере, о капитуляции демократии в России. И можно быть уверенным, что война возобновится с новым ожесточением.
* * *
Городские руины - портрет войны. В Кельне, в самом веселом и оживленном туристическом центре, на паперти кафедрального собора вокруг сильно увеличенной фотографии разрушенного города немецкие пацифисты проводят многомесячную антивоенную акцию. Любой прохожий может написать на тетрадном листке бумаги все, что приходит ему в голову. Вот по-английски: “Восемнадцати лет я попал во Вьетнам. Потерял многих друзей. Сам вот хожу пока. Но мои мозги так и остались трахнуты”. По-французски: “Зачем говорить о войне, давайте петь о любви. Девчонки из Руана.” И по-русски: “Только сумасшедшие могут надеяться, что эти бумажные листочки спасут человечество.”
Иногда мне кажется, что, может быть, он и прав, этот наш соотечественник. Но больше нам надеяться не на что.
Эта статья была опубликована в «Литературной газете» 25 сентября 1996 года под названием «Строители руин. Власть, подставляющая под бомбы свой народ, сражается именно с ним». Через несколько месяцев, весной 1997 года на ежегодной конференции Международного ПЕН-клуба в г.Блед (Словения) я в связи с этой статьей был буквально подвергнут остракизму со стороны местных, словенских писателей, приверженцем сепаратистских приципов в политике. Господи, каких только обвинений я тогда не наслышался!… Не трудно заметить, что острота дискуссии по этому поводу сильно ослабела после 11 сентября 2001 года. Л.Т.